В Следственном комитете тоже работают потенциальные доноры костного мозга. Так, в августе в Национальный РДКМ вступили сразу три сотрудницы мурманского областного управления СК РФ. Среди них – Ангелина Тенце, заместитель руководителя отдела по расследованию особо важных дел. В разговоре с Кровь5 она рассказала о полицейской коррупции, врачебных ошибках и современной технике на службе следствия.
- Кровь в нашей работе – важное биологическое доказательство. Если она найдена на месте преступления и не принадлежит жертве, то это… очень хорошо. Значит, скорее всего, будет установлен человек, которому она принадлежит. И с большой вероятностью он и есть преступник. Ведь присутствие крови говорит, что была борьба, что жертва оставила какие-то следы и раны на виновнике преступления. Исследовав, какие капли, на каком расстоянии, под каким углом упали, можно восстановить всю картину. Это целая наука.
Впрочем, саму экспертизу крови и всего остального делают другие люди – эксперты. Наша задача как следователей объяснить им, что исследовать, где и какие доказательства попытаться получить. Все, что они добудут, мы анализируем, делаем запросы, наводим справки. Сейчас я занимаюсь в основном коррупционными, экономическими, налоговыми делами. Но у нас считается, что любой молодой следователь СК должен начать с общеуголовных преступлений, чтобы набраться опыта.
И я, конечно, тоже когда-то расследовала убийства. Обычно все они довольно банальны: на праздниках люди распивают спиртные напитки, потом начинают выяснять отношения, а заканчивается тем, что кто-то кого-то убивает.
Хотя у меня был и случай, когда молодой человек убил соперника из-за несчастной любви. Тот пытался спастись, забежал в магазин. Преступник его догнал и прямо в магазине добил ножом. Казалось бы, магазин – место у всех на виду. Но это был маленький продуктовый в небольшом поселке. Продавщицы в этот момент в зале не было, покупателей тоже, видеокамер – и подавно. Но мы установили, что у преступника видели именно такой нож, которым был убит потерпевший. Потом и под тяжестью улик подозреваемый признал вину.
Один раз мне пришлось выезжать на осмотр тела мужчины в тундру на расстоянии 10 километров от ближайшего населенного пункта. Провожатый довел нас до места и растворился. Это был рыбак, сказал, что пойдет дальше рыбачить. В результате мне и двум оперативникам пришлось несколько часов плутать по незнакомой местности, чтобы выбраться обратно к дороге. Наверное, это был самый опасный случай в моей практике. В большинстве своем наша работа с непосредственным риском не связана. Хотя иногда мы наступаем на преступные интересы самых разных людей. И тогда приходится принимать меры охраны.
Я продолжаю династию. Моя мама тоже была следователем, папа – экспертом-криминалистом. После школы выбирала между профессией журналиста и тем, чтобы пойти по стопам родителей. Поступила в мурманский вуз на специальность, связанную с журналистикой, и одновременно – в Санкт-Петербургский университет МВД России. Однако Петербург поразил меня своей красотой, и выбор был сделан в пользу правопорядка. С 2003 года я работала следователем в полиции. А в 2008-м перешла в Следственный комитет.
Сейчас я по должности курирую работу подчиненных следователей. Это даже интереснее, потому что так я занимаюсь не одним конкретным уголовным делом, а имею отношение сразу ко многим. Мы с подчиненными их обсуждаем, спорим, я пишу указания, выявляю ошибки, советую.
Например, все время советую допрашивать ключевых свидетелей с применением видеофиксации. Потому что часто бывает, что человек приходит в суд, встречается глазами с обвиняемым – и все, теряется. Стесняется повторить свои показания в глаза человеку или боится. И начинается: следователь меня не так понял. Если допрос снят на видео, человеку чисто психологически сложнее поменять показания.
Современная техника, конечно, облегчила нам работу. У нас, например, есть такая программа – «Мобильный криминалист». С ее помощью можно скачать всю информацию с сотового телефона: все SMS-сообщения, галереи, фотографии, переписку из некоторых мессенджеров. В телефоне можно найти много разного рода доказательств. Все это очень удобно систематизируется. Есть поиск – можно найти какие-то фразы, слова, номера телефонов.
Но вообще преступники, как правило, очень изворотливы, хитры и скрывают следы преступлений. Особенно коррупционеры, с которыми мы часто имеем дело. Свежий пример – сотрудники ГИБДД, которые вместе с жителями Мурманска осуществляли автоподставы, обманывая страховые компании.
Недавно было интересное дело. Сотрудники полиции решили завысить, скажем так, свои служебные достижения. И вместо того чтобы честно раскрывать преступление, они решили сами его сфальсифицировать.
Пригласили мужчину, уговорили его, скажем условно, за бутылку водки совершить правонарушение – вылов семги. Обещали, что он отделается штрафом, который они сами и заплатят. Привезли на берег реки, дали ему сеть и тушку мертвой семги. И стали снимать на камеру – якобы он вытягивает рыбу из реки. То есть все срежиссировали, от начала и до конца. Сейчас сотрудники уволены из органов и ждут суда.
Бывает, что найти доказательства очень сложно. Особенно это касается преступлений, связанных с врачебными ошибками. По каждому такому делу мы назначаем по несколько судебных экспертиз. Как правило, стараемся обращаться за ними в другой регион: Москву, Питер. Но экспертам зачастую не все ясно, чего-то не хватает. Проходит не один месяц, прежде чем мы можем разобраться, что же произошло, виноват ли тот врач или нет. Крайне сложно доказать, какие именно правила нарушил доктор и что именно эта ошибка привела к тем или иным последствиям. Часто бывает так, что ошибка есть, но она не имеет причинно-следственной связи с последствиями.
В зависимости от наличия или отсутствия умысла квалификация в таких делах разная. В каких-то случаях действия врача оцениваются как причинение смерти по неосторожности. Когда доктор ошибся, хотя по квалификации должен был все предусмотреть, и человек погиб. Вот пример такого дела. Во время эпидемии гриппа педиатр одной из поликлиник не выполнила необходимые действия: выписала не те лекарства, не назначила рентген, не предложила госпитализацию. В итоге пациентка, девочка 15 лет, находясь на амбулаторном лечении у педиатра, скончалась от пневмонии. А бывает, что врач осознанно поступает неправильно. Тогда мы квалифицируем это как оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья пациента. Но это доказать еще сложнее.
Мне всегда жалко потерпевших, особенно когда это дети. Если преступление заканчивается смертью ребенка, я не могу спокойно к нему относиться. Возможно, есть в наших рядах люди с профессиональной деформацией, которые таких чувств не испытывают. Но это точно не про меня. В Следственном комитете, как правило, работают порядочные и неравнодушные люди. Поэтому мы и вступили в Национальный регистр доноров костного мозга имени Васи Перевощикова.
Это очень хорошее дело. Ведь на самом деле от этих болезней никто не застрахован. В конце концов, мы и сами можем оказаться в числе тех, кому нужна помощь. И чем больше людей будут поступать как мы, решат, что стоит сдать кровь на HLA-типирование, тем больше жизней будет спасено. Это же логично.
Конечно, я где-то видела информацию, что искать доноров за рубежом очень дорого и в России создается собственный регистр. Но не знала, что сдать анализ и вступить в него настолько легко. Узнала – сразу пошла и сдала.
Кстати, на тот момент я еще не знала, как делятся костным мозгом с больным. Думала, что для его забора делают прокол в позвоночнике большой иглой. Но даже тогда считала, что это ничто по сравнению со спасением человеческой жизни. Мы же люди и должны думать о других.
Подготовили Любовь Царева, Людмила Геранина